С Новым годом - с новым счастьем? Беседы с неученым соседом

Все события реальны. — Я тебе, дорогой соседушка, сейчас расскажу, как я встретил самый любимый русским человеком праздник Новый год. А тридцать первого я, значит, спать лег рано. Не стал дожидаться полуночи, лег часов в одиннадцать. Не люблю я это: шампанское там, «Оливье», полупьяные поздравления. А под утро уже, часов в пять, вскочил от того, что, как мне показалось, на чердаке что-то грохнуло. Ухнуло. Я сквозь сон вскочил, значит, и думаю: что у меня на чердаке с таким грохотом свалиться могло? Да ничего не могло. Нет там ничего такого. А через секунд десять слышу крики на улице. Знаешь, как бабы в деревнях когда-то вкрик причитали, когда беда случалась. Так вот и в этот раз. Крики, причитания. И все рядышком так. Ты, кстати, ничего не слышал? Нет? Ну, ты же далеко от этого места. Значит, думаю, да что ж такое? Выбегаю на улицу. А темно, даже светать не думает. Во дворе соседа толпа собралась, и все люди откуда-то бегут, бегут. Это в пять утра, первого января-то, представляешь? Ну, и я поближе подобрался. Предчувствую недоброе. Совсем недоброе. Гляжу, а там иномарка кверху колесами. И то ли пар, то ли дым над нею стоит. Я рванул туда. Ну, чтобы помочь. Хотя честно, помогать уж нечего было. На снегу, значит, пять трупов. Откровенно, потому что ни один не шевелился. Двое взрослых, а трое вроде так, дети еще.

Я смотрю на своего непрошеного гостя и невольно думаю про себя: ну, чего ты приперся, дед? Первого числа, когда и голова с бодуна, и настроения нет, и вообще… Его рассказ меня нисколько не трогает. Подумаешь, авария. Да их, в одном нашем городе и его окрестностях в эту ночь с десяток было. А если взять в объемах страны? Тысячи! И что, мне теперь первого января оплакивать их вместе с соседом нужно?

Но сосед сидит, уходить не торопится. Я понимаю, ему нужно выговориться. Это у нас уже вроде традиции: он — философ, щедро изливающий на меня свои мысли, я — его жилетка. Благо, я терпеливый и гостеприимный хозяин. Даже к тем, кто приходит в гости непрошенно, утром первого января.

— Иномарка эта, значит, в поворот не вписалась. Там у нас как раз трасса и поворот резкий. Ты знаешь. Ну, камикадзе этот и не вписался. Вернее, даже и вписываться не пытался, а влетел на полной скорости, сначала в железный забор, а потом во двор. И далеко, скажу я тебе, влетел. В самую глыбь. Метров на тридцать. Перевернулся, я так понимаю, несколько раз и кверху колесами и приземлился. Перед, как раз где пассажир его сидел, всмятку. Не знаю, кто из них там сидел, но кто бы там не был, наверняка остался без головы.

— Знаешь, я не мальчик уже, со смертью приходилось знаться, но я поглядел, а там… на снегу пять тел… пять тряпичных кукол даже, а не тел. Так мне стало не по себе, что затряслись у меня колени, как у малолетки. Потому что не может и не должен человек такую смерть принимать. Антигуманно это. Не по-людски. А по-дьявольски.

— У женщины, которая на переднем месте сидела, я так понял, значит, представь… голова была то ли разбита так, то ли разрезана, но только так, что виднелся мозг. А шея была свернута набок, как у той курицы. И что запомнилось, это цвет обнаженного мозга: пурпурно-перламутровый. Чуть ли не с красивым, таким опьяняюще-мистическим, отливом при ярком свете луны.

— Но что самое страшное, ты подумай, она, голубушка, была еще жива. Глаза широко распахнуты, губы все время шевелятся, а ноги мелко так мелко дрожат под задравшимся платьем. Лежит там, губами шевелит, словно говорит что…

— Ну, дольше я не стал там… нехорошо это. Нехорошо. «Скорая» приехала быстро, пострадавших погрузили и увезли. Приехала милиция. Тормозной путь отсутствует, водитель был пьян, у соседки раскурочены ворота, разговоров на неделю… до следующей аварии. Кстати, за последний год, к соседке уже второй раз во двор влетают.

Рассказ соседа привел меня в чувство. Описание умирающей женщины с раскроенной головой и перламутровым мозгом, тем временем, проникло и в мой первоянварский мозг, и я очухался совсем. Пошел заварил чай, поставил на стол конфеты и снова сел напротив старика. Я хорошо его знал, и знал также, что на сентиментальном описании аварии он не остановится. Мораль, сухое, даже циничное, резюме кровавого события не заставит себя долго ждать.

Старик отхлебнул из чашки чай, развернул карамельку, задумчиво посмотрел на нее, словно прицениваясь, положил обратно в обертку, неумело завернул края и словно нехотя вернул на место:

— А теперь подумай о том, что было в головах этих пятерых людей, которые в данную минуту стоят перед Всевышним с виноватым видом школьников-переростков. Представь, новогодний праздник, почетное семейство в полном сборе в гостях у каких-нибудь родственников. «Оливье», «Селедка под шубой», маринованные грибочки, водочка… Эх, родимая водочка. К двенадцати вся шумная компания была уже здорово поддатая. А там еще часок, еще бутылочка, еще одна. А часа в четыре утра отмечающим взбрело в голову вернуться домой. А может, еще куда. Еще к каким родственникам и знакомым заехать. Ведь Новый год же! Гуляй, Россия-матушка! Пей, зажигай во все лопатки! И все почетное и подвыпившее семейство забирается с трудом, но при этом в полной уверенности своей неуязвимости, в авто и пускается в обратный путь, по скользкой дороге… Нет, мне интересно, что было в головах всех этих людей? Их там, наверняка, была целая компания. Целая уйма взрослых здравомыслящих людей! И вот одни садятся ночью пьяные в машину, чтобы ехать по скользкой дороге, а другие дают им сесть и отпускают в добрый путь… В последний путь…

— Что каждый из них думал, о чем таком соображал, когда садился в машину с пьяным водителем, в пять утра первого января? Бухой вдрызг муж, подвыпившая жена, трое детей, из которых двое, как минимум, совершеннолетние. Почему ни у одного из них не сработал механизм «с выпившим водителем — никогда и никуда»?

— А я скажу тебе, дорогой сосед, что все они думали. А думали они приблизительно то же, что думает почти каждый из нас: пронесет, не про меня сказ, все дураки, а я умный. Думали то же, что думал мой сын, когда на прошлой неделе сажал свою дочь, мою внучку, на переднее сиденье, да без ремня. Я ему: куда же ты, такой-сякой, сажаешь ее. А он: ничего, папаша, пускай ребенок удовольствие получит, я ей еще порулить дам. Пускай привыкает. И вжик — угнал. Он же взрослый теперь. Умный. А я дурак.

Он умолкает. Берет конфету, ту, что уже брал раньше, разворачивает, но еще одна мысль пробегает по его изборожденному морщинами рабоче-крестьянскому лбу, и он почти торопится высказать то, что уже через секунду сказать бы не осмелился:

— И знаешь, я, когда был там, со всеми этими мертвецами, поймал себя на нехорошей для любого нормального человека мысли. На гадкой просто мысли. На том, что мне их не жалко. Понимаешь, чувство страха, ужаса от всей этой кровищи и еще больше от всей этой чудовищной глупости было, а вот жалости в себе я не обнаружил. Не знаю, возможно, я не прав. Но мы привыкли находить слова оправдания для откровенного дурачья, лентяев, пьяниц. Мы оправдываем пороки и тем самым поощряем их. А человека, тем более человека русского, нужно держать в ежовых рукавицах и не спускать ему. Только тогда он может оставаться человеком. А как только дашь поблажку, пожалеешь его, простишь, как он тотчас в свинью превратиться норовит. Если бы этого Шумахера лишили на год прав, если бы привлекли к уголовной ответственности за угрозу жизни граждан, то, думаю, ничего похожего не произошло бы. А так. Эх…

Старик махнул рукой, явно расстроенный и своими выводами, и тем, что ему довелось пережить прошлой ночью, устало поднялся со стула и медленно побрел к себе. Я же подумал минуту-другую о его словах, позвонил Коляну. Мы с ним собирались ехать на шашлыки на его машине. Колька, после вчерашнего, с трудом вязал лыко, и я было подумал, как же мы поедем. Ехать было, правда, не далеко, до соседней деревни, где нас должны были ждать.

Но чувство ликования от наступившего праздника взяло верх. И я, прихватив с вечера замаринованное мясце, две бутылки «Смирновки», а также пару бутылок домашнего вина, рванул к месту встречи. Новый год, как-никак!